Люди бывают удивительно нетолерантны в вопросах языковой нормы: как я говорю, так и правильно. В интернете можно увидеть очень эмоциональные споры на эти темы. Недавно, к примеру, случилась перепалка в одной редакторской группе. Человек жарко возмущался: «Представляете, какие-то люди вдруг стали говорить стро́чная буква. Какой ужас! Ведь ясно же, что строчна́я!» Мне стало неловко: я-то даже и не слышал вариант «строчна́я». Стал изучать словари, и там всё не так однозначно. В опросах лидирует вариант «стро́чная». И похоже, я понимаю, в чём тут дело: люди, которые имеют отношение к полиграфии, к издательскому делу, говорят именно так — непривычно для меня, но их так учили. Только «строчна́я», скажешь иначе — сразу поправят. Неграмотный, скажут. Это профессиональная норма.
Да и у лингвистов как профессиональной группы есть подобная история: скажем, все нормальные люди пишут «перефразирование», а мы — «перифразирование», с греческой приставкой «пери». А по тому, на каком слоге вы делаете ударение в слове «дискурс», можно определить, лингвист вы (только диску́рс) или психолог (только ди́скурс). Примеров профессиональной нормы множество, при этом сами специалисты часто воспринимают свой вариант как единственно верный — для всех и во всех случаях.
А по тому, на каком слоге вы делаете ударение в слове «дискурс», можно определить, лингвист вы (только диску́рс) или психолог (только ди́скурс).
То же самое с региональными словами. Например, меня недавно обвинили в том, что я не москвич, раз говорю сырники, а не творожники. Я-то москвич, но вопрос пришлось изучить, и оказалось, что это очень интересная история: сырники и творожники примерно с XVII века сосуществуют в языке на равных, то есть имеют одинаковые «права». Но есть слова, которые чётко различаются по регионам, так что можно всегда сказать, откуда человек приехал.
Вот, к примеру, байка о женщине из Петербурга, которая искала дом в Москве. Прохожие объяснили ей, что нужно выйти из метро, осмотреться и идти в направлении двух белых башен. Выходит она в Ясенево и ищет эти башни, а башни для неё — это как кремлёвские. Ну какие такие башни могут быть в Ясенево (и даже в Ясеневе)?! Речь, как выяснилось, шла о высотных одноподъездных домах, но для петербурженки это никакие не башни (московское слово), а точки (от «точечный дом» — в проекции на карте), а для сибиряка скорее свечки. И каждый уверен, что он прав, а у остальных смех один, а не слова.
Человек привыкает к определённому варианту: у него в семье так говорят, он это с детства слышал. И очень трудно признать, что другие варианты тоже норма. Напрашивается другое объяснение: этот провинциал, а тот просто неграмотный. Порой я и себя на таких «умозаключениях» ловлю, хотя очень люблю разнообразие. Если человек говорит не так, как я, пишет не так, как я, невольно возникает отстранённость. Как лингвисту мне это интересно, а как человеку трудновато, прямо скажем.
«Cырники» и «творожники» обозначают один и тот же продукт и примерно с XVII века сосуществуют в языке на равных, то есть имеют одинаковые «права».
Я часто провожу опросы: прошу назвать предмет на картинке, написать то или иное слово. И бывает, люди разделяются на два враждующих лагеря. Поднимается крик: «Посмотрите в словарь!» Но тут выясняется, что есть другой словарь, где написано не так. Это разнообразие всех сильно удивляет: вместо одного Словаря много словарей.
Так сложилось, что языковое многообразие для нас ценность весьма незначительная. Во многих странах, где есть диалекты, они вызывают интерес и положительные эмоции. В России всё по-другому, и тому, по-видимому, есть причины. Могу предположить, что сказался и тоталитарный строй: все равны, все одинаковые. В школах диалекты не жаловали, на телевидении и радио всегда говорили «по-московски».
Сейчас мы очень постепенно приходим к признанию региональных норм. К примеру, в нашем Активном словаре русского языка среди других помет есть и «рег.» — региональное: та же точка (дом), виктория (клубника), разнос (поднос) или отворотка (поворот). Но это отнюдь не всё: нормы различаются и у разных поколений. К примеру, сегодняшние школьники получают в школе оценки, а их бабушки и дедушки получали отметки.
Недавно перед кружком по лингвистике для младших школьников я спросил у мальчика, что он смотрит в телефоне. «Обзор на новый телефон», — ответил он. Я провёл в Фейсбуке опрос: «Что вы читаете или смотрите: „обзор нового телефона“ или „обзор на новый телефон“?» Оказалось, что 86% смотрят «обзор нового телефона», а оставшиеся 14% — «обзор на новый телефон». Во «ВКонтакте», где аудитория моложе, «обзор на новый телефон» набрал 30%. А юные информанты, которых я опрашивал на кружке и которые ещё не сидят ни в какой социальной сети, сказали, что только так и можно. «Обзор телефона» они просто не поняли.
Нормы различаются и у разных поколений. Сегодняшние школьники получают в школе «оценки», а их бабушки и дедушки получали «отметки».
Казалось бы, мы живём в одном времени, все говорим по-русски. Тем не менее говорим очень по-разному и по-разному называем предметы, с которыми сталкиваемся каждый день. Мне хочется, чтобы словарь давал читателю выбор. Ведь что такое норма, в конце концов? Из каких небесных скрижалей её списали?
Вот в словаре 1909 года находим рекомендацию ни в коем случае не говорить «один ботинок» — только «одна ботинка». Сто лет прошло, и все говорят «один ботинок», а что когда-то была «одна ботинка», даже не верят. Что ж, это изменение словари признали. Но и сегодня они утверждают, что правильно «одна кроссовка», притом что в моих опросах 90% говорят «один кроссовок».
Язык меняется независимо от нашей воли, тут ничего не поделаешь. Может быть, и хорошо, что нормы консервативны, кто-то должен стоять на страже до конца: «Не разрешу говорить один кроссовок — и точка!» Но в какой-то момент сопротивление неизбежно будет сломлено: если так станут говорить все, словарям придётся признать новую норму. А пока лингвисты с удовольствием наблюдают над этой борьбой. Или за этой борьбой?..
Читайте также: авторская колонка Бориса Иомдина «Как интернет изменил лингвистику»
Маргарита Ворон