Limbus

Мистер Пебблскотт был настоящий босс.

Не с большой буквы. Большие буквы, равно как и маленькие, не волновали мистера Пебблскотта. Даже если бы его фамилию Пебблскотт полагалось писать со строчного «п», мистер Пебблскотт и тогда оставался бы самым настоящим боссом.

Разумеется, мистер Пебблскотт был «владелец заводов, газет, пароходов». А точнее, ему принадлежали три ведущих мировых концерна современных энергоносителей, пара банков, четыре или пять киберстроительных заводов, научный институт инженерных технологий, охватывающая половину земного шара сеть гипермаркетов с незамысловатым названием «Store», парфюмерная марка «Интан», десяток газетных и три добропорядочных книжных издательства. Но настоящим боссом мистер Пебблскотт был вовсе не потому, что обладал всеми этими концернами и производствами. Скорее уж под таким углом зрения мистер Пебблскотт выглядел разносторонним человеком, хотя и не столь разносторонним, как, например, мистер Исидо Сёдзу, владевший сверх похожего списка предприятий комплексами по разработке рудных месторождений, оранжерейным городком «Сиавасэ», выращивающим редкие цветы и экзотические фрукты, строительным концерном, а заодно музыкальной и кондитерской фабриками.

Не было у мистера Пебблскотта и той харизмы, какой обладал его давнишний друг и соперник мистер Петренко. Харизма мистера Петренко, как изволил подшучивать мистер Исидо Сёдзу, была столь велика, что имело смысл нанять пару-другую униформистов — таскать за мистером Петренко края его харизмы, как шлейф за невестой. О такой харизме мистер Пебблскотт мог бы только мечтать, но к мечтательности мистер Пебблскотт не имел абсолютно никакой склонности.

Конечно, мистер Пебблскотт обладал отменной деловой хваткой. Впрочем, и мистер Исидо Сёдзу, и мистер Петренко, и все остальные господа, составлявшие современный Совет Экономического Благоустройства Земли, обладали ей не в меньшей степени. Как бы иначе они смогли организовать этот Совет? Но все же, по некоему негласному внутреннему соглашению между членами Совета, мистер Пебблскотт был — настоящий босс. Совсем немного, чуть-чуть более настоящий, нежели все прочие. Даже не первый среди равных. Скорее, неравный среди первых. И с этим имело смысл считаться.

Был ли мистер Пебблскотт представительным? Трудно сказать. Само понятие о представительности в деловых кругах планеты сильно размылось за последние годы. А внутри Совета, пожалуй, даже, утратило смысл. И если мистер Пебблскотт зачастую появлялся на собраниях Совета в костюмах цвета кофе с молоком, весьма элегантных, но не очень деловых, то мистер Исидо Сёдзу вообще предпочитал беговые брюки и футболки, а мистер Петренко вполне мог нагрянуть в тирольских штанишках или шотландском килте и никого этим не смутить.

Назвать мистера Пебблскотта солидным тоже получалось лишь с натяжкой. Во всяком случае, его вряд ли сочли бы таковым пару сотен лет назад, когда солидность стойко соотносилась с благородной сединой, дорогими тростями, элегантной ортопедической обувью и великолепными костюмами, скрывающими недостатки старческой фигуры. Но времена седины, хромоты, подагры и старческих фигур ушли навсегда. Мистер Пебблскотт выглядел мужчиной примерно тридцати лет, подтянутым, бодрым, в меру спортивным, не очень веселым (чему, увы, было объяснение), носившим, как уже говорилось ранее, одежду и обувь светлых тонов, обладавшим темно-русой шевелюрой и карими глазами. Именно так мистер Пебблскотт выглядел последние сто восемьдесят три года.

Несомненно, мистер Пебблскотт был храбр. Хотя, как одно время утверждал мистер Исидо Сёдзу, если бы именно он стоял перед тем выбором, перед которым лишь волей случая оказался мистер Пебблскотт… Мистер Пебблскотт не считал нужным отвечать на подобные заявления мистера Исидо Сёдзу. Случайности не было, а слова мистера Исидо Сёдзу забылись уже через сотню лет, как забылся и тот факт, что именно мистер Пебблскотт первым отважился принять в себя благословенный коллодиум.

Но первым был он, и никто другой.

Да, разумеется, мистер Пебблскотт был прозорлив. И это именно ему, а не кому-либо из составителей его рекламных слоганов принадлежал лозунг «КОЛЛОДИУМ — ДАРОМ!»

Вот что оказалось по-настоящему страшно. Страшно и страшно сложно. Почти невыполнимо. Пройти мимо гнева общественных элит, уже уплативших за свой глоток коллодиума немалое состояние, пройти мимо истерик министерских кабинетов и политических партий, сжигаемых страхом перед слишком неопределенным будущим, пройти мимо ужаса рафинированного общества, содрогающегося от мысли о бессмертии быдла.

Но мистер Пебблскотт решился. В одиночку. Даже не обсуждая идею с Советом. Он действительно был очень храбр.

Впрочем, ресурс находился в его руках, а руки эти только один раз выпустили то, чем обладали. Пуля, предназначенная мистеру Пебблскотту, влетела в лобовое стекло его машины, а вылетела из затылка миссис Пебблскотт, обратив в полный беспорядок аккуратно уложенную «шишечку» уже седых волос. Этого хватило, чтобы хватка мистера Пебблскотта из твердой превратилась в стальную. И когда, с точки зрения мистера Пебблскотта, наступил момент облагодетельствовать массы благословенным коллодиумом, мистер Пебблскотт открыл во всех своих клиниках — а тогда он еще был владельцем медицинского концерна «Kollo» — кабинеты бессмертия. Небольшие кабинеты на три койки.

Любой желающий мог войти в кабинет, заполнить простенькую анкету, прилечь на койку и в течении пятнадцати минут приятно побеседовать с миловидной медсестрой, на шапочке у которой вместо красного креста красовалась эмблема «Kollo-eternity». За эти пятнадцать минут светло-красная жидкость по тонкой трубочке перетекала из пластикового пузыря в вену операнта. И на этом все кончалось. Или начиналось? Трудно поверить — не каждый сразу понимал и вдохновлялся мыслью, чего он удостоился за эти пятнадцать минут. Большинство уходили с растерянной улыбкой на лице. Некоторые — плача. Некоторые возвращались с требованием откачать обратно эту дрянь. Таких просили задержаться в клинике и направляли к штатным психологам. Некоторые — пожав плечами и плюнув. Медсестры честно предупреждали, что оперант ничего не почувствует. Да и что мог бы почувствовать в целом здоровый человек, которому внутривенно влили сто миллилитров жидкости, по своему составу наиболее всего близкой к физраствору?

Остальное происходило постепенно. Мистер Пебблскотт сейчас уже не помнил, как это было с ним, кроме первого яркого момента — в тот день он привычно заглянул утром в зеркало в умывальной комнате… и не увидел привычной седины. Над всё тем же хмурым и помятым, уже совсем старческим лицом красовалась шапка темно-русых волос. А еще через неделю у него выпали керамические протезы, и пришлось некоторое время жить анахоретом и затворником — пока окончательно не выросли зубы. Морщины и водянистость глаз тоже ушли не за мгновение. Но, пожалуй, самые приятные ощущения мистер Пебблскотт пережил в тот день, когда узнал, что в его желчном и мочевом пузырях больше нет камней. Приятнее было только осознавать, что процесс возможен, не мучителен, не вызывает отторжения, и, по всей видимости, не противопоказан человечеству.

Сейчас, по прошествии уже почти двухсот лет, те, кто когда-то первыми посещали кабинеты бессмертия, тоже вряд ли помнили, как это было. Пожалуй, они даже не помнили – ну, во всяком случае, не вспоминали ежеминутно – кому были обязаны своей нынешней жизнью. Мистер Пебблскотт не претендовал ни на их память, ни на всемирную славу.

Означало ли это, что мистер Пебблскотт был скромен или добр? И опять сложный вопрос. Пожалуй, понятия скромность в словаре мистера Пебблскотта просто не существовало, равно как и его альтернативы. Мистер Пебблскотт был слишком деловым человеком, чтобы тратить время на всякую метафизику. А доброта?Осчастливить всё человечество здоровьем, бессмертием, физическим цветением и крепостью — было это добротой или практицизмом? А, может, просто потребностью эго? Мистер Пебблскотт не любил нездоровья во всех его проявлениях. Разумное сочетание здорового тела и здорового духа всегда казались ему достойными и перспективными движущими силами развития цивилизованного мира.

Впрочем, Мистер Пебблскотт был добр. Это точно знала миссис Пебблскотт, в один прекрасный день без сомнений сменившая карьеру секретарши у мистера Петренко на роль тихой тени за плечом мистера Пебблскотта. Не из-за брильянтовых цацек. Не из-за любви к охапкам роз. Не ради обеспеченной жизни. Все это и так у нее было или могло быть, если бы только она захотела. Но все эти традиционные атрибуты ухаживания, настигавшие её то там, то тут, и не только от мистера Пебблскотта, меркли и блекли перед его старательными попытками без ошибок произносить её имя - Люся. Миссис Пебблскотт не желала быть ни Люси, ни Лесси, ни Лэйзи. А мистер Пебблскотт так мило и ужасно пыжился в мучительных попытках извлечь из себя что-то среднее между Люса и Льюсья, что устоять перед ним оказалось попросту невозможно.

На десятилетие свадьбы помимо цветов (пара оранжерей всего, чего там), эксклюзивных украшений (да кто их считал), домика в Швейцарии, уикенда в Гонолулу и десяти процентов доходов от всех акций и активов, мистер Пебблскотт подарил жене ещё один шедевр своих логопедических упражнений. Наняв репетитора, он научился без единой ошибки произносить слово Люсенька.

А вот с детьми у них не получилось. И со счастливой старостью тоже. Как раз в тот момент, когда пуля из скорострельной винтовки наемного снайпера, вращаясь на ходу и порождая вокруг себя микроскопические горячие завихрения воздуха, уже рассекала пространство между крышей — такое вот роковое стечение обстоятельств — одной из ведущих клиник «Kollo» и машиной мистера Пебблскотта, супруги Пебблскотт ссорились. Да, они временами ссорились, как и все любящие люди. Мистер Пебблскотт сердился, стучал тросточкой по носку своего ортопедического ботинка и ратовал за прогресс и гуманизацию общества. Миссис Пебблскотт ехидно посмеивалась, поправляла седую прядку и сообщала мистеру Пебблскотту, что он вечно хочет устроить всё лучше, чем было задумано у Господа Бога.

Седые волосы миссис Пебблскотт отмыли от крови и красиво уложили вокруг подкрашенного лица. Тело одели в любимое платье и торжественно поместили в специальный саркофаг, сделанный из гранита с золотой крошкой и сверхпрочного плексигласа. Саркофаг занял своё место в атриуме в доме мистера Пебблскотта. Наемный снайпер был вычислен, отловлен и занял своё место в тюрьме. Мистер Пебблскотт занял свое место во главе концерна «Kollo-eternity». Люди, нанявшие снайпера, тоже были вычислены и купили свою неприкосновенность в обмен на обязательства больше никогда не вмешиваться в бизнес мистера Пебблскотта.

Думал ли мистер Пебблскотт о снайпере, вкладывая фантастические суммы в создание благословенного коллодиума, ведь снайперу предстояло сидеть пожизненно? Или он просто больше не хотел встречаться со смертью?

Сейчас, почти двести лет спустя, мистер Пебблскотт не помнил и этого. Но он обязательно пару раз в неделю заходил в атриум положить руку на холодный плексиглас и пожелать доброй ночи своей тихой старой жене. И заодно рассказать ей, что мир вокруг стал почти совсем таким, каким хотел видеть его мистер Пебблскотт, и каким, он надеется, была бы рада видеть его Люся.

А мир действительно преображался. Неторопливо, но и необратимо.

Первой в этом новом мире как-то тихо и незаметно сошла на нет медицина. Любая боль, любая болезнь, любое повреждение тела было подвластно благословенному коллодиуму и исправлялось им быстро и безопасно. Даже инфаркты и инсульты, даже утраченные органы и конечности, даже рак и генетические заболевания, что уж говорить о каком-то там насморке. Дольше всего на медицинской ниве задержались акушерство и психология. Психологи были востребованы и сейчас, хотя уже не так активно, как в первые годы «внутривенного бессмертия», ибо, накапливая жизненный опыт, человечество начинало помалу справляться и с его ассимиляцией. А вот акушерство если ещё и существовало, то только благодаря крохотным общинам «неприсоединившихся». Увы, или к счастью — всё же перенаселение планеты выглядело не очень заманчивой перспективой, но коллодиум расценивал беременность как патологию и излечивал и от неё. Впрочем, к услугам желающих непременно завести ребенка существовали экстракорпоральное оплодотворение и камеры имитации внутриутробного развития. Но для техподдержки последних требовались уже не медики, а квалифицированные инженеры.

Вслед за медициной арену востребованных профессий покинула геронтология. Сначала ещё чуть ли не за воздух пытались цепляться специалисты, утверждавшие, что со временем эффект коллодиума может ослабеть или видоизмениться. Но время шло, человечество упорно молодело, и никаких подвижек в сторону внезапно вернувшейся старости не наблюдалось ни в одном из уголков охваченной бессмертием планеты.

Исчезли похоронные бюро, что, в общем-то, и не было удивительно. Но вслед за ними вдруг пошатнулись и начали оплывать сферы фитнеса и косметологии. В самом деле, никто больше не нуждался в бесконечной гонке на тренажёрах, чтобы избавиться от лишнего веса или укрепить мышцы. Благословенный коллодиум делал это сам, сжигая любое болезненное отклонение человеческого тела и приводя его к пику физического расцвета. Нет, никакой стандартизации телесных форм при этом не происходило. Коллодиум учитывал генетические особенности каждого, и если растолстеть более той границы, которую коллодиум приравнивал к болезненной, было невозможно, то и похудеть во вред телу не удавалось никому.

Надо сказать, из-за этого поломалось немало копий. Особенно усилиями женщин. Ладно, фигуры — не у всех они были стройны в той степени, в которой мечталось их обладательницам, но все же стройны были абсолютно все. А вот волосы или ногти? Покрасить их, равно как и нанести макияж, стало теперь совершенно невозможно. Правда густота и пышность причёсок радовали, но короткие ресницы, не подведённые веки… А для любительниц перекроить себя так и вовсе настали трудные времена. Широкую огласку получила попытка некоей Бэт Фри затеять судебный процесс с «Kollo-eternity». За эти пятнадцать минут» из-за безвозвратно растворившегося в теле истицы силиконового бюста. Очень неудачная для мисс Фри, ибо юристы «Kollo-eternity». За эти пятнадцать минут» выразили немедленную готовность возместить ее финансовые потери, но при этом, во избежание подобных конфликтов в дальнейшем, создали протокол, согласно которому обладателям любых косметических протезов отказывалось во вливании коллодиума. И судиться с Бэт Фри пожелало несколько миллионов других женщин, более обеспокоенных протяженностью своей жизни, нежели пышностью своих форм. Проблемы, в результате свалившиеся на Бэт Фри, мигом отбили охоту прочих двуногих пираний затевать ссоры с концерном. И, можно сказать большинством голосов, слабая половина человечества предпочла бессмертие традиционным стандартам красоты. Кстати, и стандарты вскоре сменились. А уж как развернулись теперь все, кто имел хоть какое-то отношение к производству одежды!

Однако самое занятное, с точки зрения мистера Пебблскотта, начинало потихоньку происходить на мировых аренах. Человечество давно не вело глобальных войн, однако локальные вооруженные конфликты с завидной регулярностью вспыхивали то тут, то там, обнаруживая страсти и притязания сопредельных держав. Не дремал и мировой терроризм. Ужас ежедневной перспективы вдруг оказаться в числе погибших давно привел человечество к сокрушительной готовности одним нажатием кнопки снести в небытие весь мир. Тем приятнее было мистеру Пебблскотту видеть, как эта сторона жизни постепенно теряет свою остроту.

В самом деле, какой смысл в вооруженном столкновении, если оно не позволяет уничтожить живые силы противника? А снаряды, между прочим, стоят дорого. Какой смысл в террористической акции, если пострадавшие в ней уже через пару часов оправятся и пойдут дальше по своим делам? Можно, конечно, расшатывать экономику врага, но и здесь все оказалось непросто. Экономические санкции тоже перестали исполнять функцию «кнута» или «пряника». Как-то между делом выяснилось, что у коллодиума есть интересный эффект, заметно упростивший существование его носителей — люди, в сосудах которых тёк благословенный коллодиум, могли не есть. Разумеется, есть было удобнее и привычнее, да и вкуснее, в конце концов. Но если почему-то вдруг не получалось, коллодиум запускал механизм фотосинтеза углеводов, а то, что кожа человека при этом приобретала слегка зеленоватый оттенок, совершенно не мешало жить. Кроме того, коллодиум способствовал высокой и быстрой адаптации организма своего носителя к любой среде обитания. Проще говоря, человек с коллодиумом вместо крови мог не есть, не пить, не дышать, спать по потребности в любых обстоятельствах, жить голым на морозе или в жерле извергающегося вулкана и при этом наслаждаться происходящим за счет выработки организмом необходимого количества эндорфинов.

Тяга общества к милитаризации прошла не сразу и не полностью. Но человечество, лишенное страха смерти и страха потери жизненных ресурсов, стало терять интерес к военным конфликтам. И оно же, одолеваемое страхом долголетия, неистово устремилось к сотрудничеству и коллективному творчеству. Коротать вечность вместе было легче и веселее.

Совсем недавно вся планета с интересом следила за последней гражданской войной на Земле. Бессмертные жители маленькой диктатуры взяли штурмом дворец своего смертного диктатора и принудительно ввели ему коллодиум. Спустя пару месяцев мир умильно проливал слезы над открытым письмом бывшего диктатора, в котором вернувшийся к разуму старик благодарил своих подданных за спасение от гения тяжкого безумства и болезненной кровожадности.

Что ж, мистер Пебблскотт был доволен. И, рассказывая эту историю Люсе, даже поцеловал ледяной плексиглас над ее лицом.

А между тем, отказ от милитаризации был не единственным процессом, изменяющим общество. Множество других, может, не сразу заметных событий плавно способствовали появлению нового в мыслях, в поступках, в отношениях, в людских планах на жизнь.

Благодаря коллодиуму во всём мире стало спадать многовековое напряжение между общественными элитами и рядовыми гражданами. То, чего раньше рядовой гражданин мог достичь с большим трудом, а в определённых группах населения вообще никогда, становилось реальным. То, на что раньше могло не хватить человеческой жизни — получить образование, заработать, расширить образование, добиться престижной работы, снова расширить образование, выдвинуться вперед, а ещё преуспеть на личном фронте и при этом не отказывать себе в отдыхе или удовольствиях — перестало быть невозможным. И вместе с тем перестало быть предметом вожделения и раздражения. Теперь любой человек знал, что у него есть время, за которое он вполне успеет всё.

Властным структурам во всех сферах жизни сокращение разрыва между элитой и плебсом давалось куда тяжелее. Но давалось. Приходилось принимать новые реалии. Приходилось отказываться от привычных схем силового управления. Кризисы предприятий, дефолты, массовые увольнения — всё осталось в прошлом, так как больше никого не пугали. Бизнес стал сдержанней и разумней, наука — осмысленнее, искусство — проще, отношения — либеральнее, и все это вместе — более доступно. Перед лицом бессмертия никакой престиж уже не был настолько престижным, чтобы тратить на него нервные клетки, как бы быстро не восстанавливал их коллодиум. Человечество начинало излечиваться от статусной и звездной болезней одновременно.

Об этом мистер Пебблскотт тоже рассказывал Люсе. Над её саркофагом он рассуждал о том, какой станет Земля, как скоро она сможет выделить ресурсы для освоения иных миров или создания воистину чудесных вещей, таких, например, как машина времени, многофункциональные андроиды или нуль-транспортировка. Волне возможно, мистер Пебблскотт был настоящим боссом именно потому, что даже собственное горе он умел заставить служить на благо своих идей и начинаний. Но, в отличие от мистера Пебблскотта, горе его оказалось не беспредельным.

В один из майских вечеров сто восемьдесят четвертого года от Начала Бессмертия — календарная реформа, конечно, произошла не строго сто восемьдесят четыре года назад, но достаточно давно, и к ней уже успели привыкнуть, мистер Пебблскотт отправился в атриум, навестить свою жену и подумать о вечном. О вечном теперь можно было думать не абстрактно и не философски. Вечное принадлежало человечеству, но освоение его, по большому счету, только начиналось. И деловому человеку было о чём пораскинуть мозгами.

Мистер Пебблскотт неторопливо шёл по гравиевой дорожке посреди розовых кустов и думал о возможностях климат-контроля планеты. Эта сфера вложения средств последнее время казалась ему очень перспективной. Он продолжал думать о климат-контроле планеты даже когда уперся взглядом в чьи-то ноги, обутые в поношенные сандалии из тонких ремешков. Ноги стояли неподвижно. Мистер Пебблскотт смотрел на них и постепенно в его голове становилось все меньше климат-контроля и все больше смутного беспокойства. Наконец, мистер Пебблскотт поднял голову, чтобы увидеть непонятно откуда взявшегося здесь обладателя ног. Обладатель ног стоял между мистером Пебблскоттом и саркофагом его жены и приветливо смотрел на мистера Пебблскотта. Приветливость внезапного чужака вкупе с шестью футами его роста, странной хламидой, гривой сизых волос и парой крыльев не менее трех метров в размахе вдруг причинили мистеру Пебблскотту такую острую боль, какой он не знал и не помнил со дня смерти Люси.
— Вот и ты, — сказал чужак, почтительно наклонив голову и прижав руку к сердцу. — Позволь приветствовать тебя от лица Бога Живого. Я — Гавриил, меня посылают с добрыми вестями. Я послан возвестить конец этого мира и начало нового, куда смогут отправиться все умершие здесь. Ещё мне поручили взять твою жену, но только после того, как ты с ней попрощаешься, ибо известно, что она бы очень этого хотела. Ты пришёл, и я могу исполнить поручение.

С этими словами назвавшийся Гавриилом обернулся к саркофагу и одним рывком сорвал плексиглас.

— Эй, что ты делаешь? — Слабо воскликнул мистер Пебблскотт. — Так нельзя!

Но Гавриил уже отбросил в сторону плексигласовую махину и, смахнув крылом туман испаряющихся хладагентов, наклонился над мертвой. Из ладони его вылетел крошечный шарик света и немедленно исчез в теле миссис Пебблскотт.

Ноги мистера Пебблскотта резко ослабели, словно сами, мимо мозга, поняли, что мистер Пебблскотт совершенно не готов видеть то, что видит. И всех ресурсов коллодиума в его организме не хватило, чтобы нейтрализовать ринувшийся в кровь адреналин. Если бы сейчас мистер Пебблскотт смог подумать о своем сердце, бешеный стук внутри грудной клетки привёл бы его в полную растерянность.

Но мистер Пебблскотт и так был в полной растерянности. На его глазах творилось чудо.

Лицо миссис Пебблскотт порозовело и даже словно бы слегка засветилось изнутри. Морщины не разгладились, но помягчели и вдруг стали совершенно не важны. Волосы заблестели. Ресницы затрепетали. Миссис Пебблскотт неглубоко вздохнула.

Мистер Пебблскотт шагнул к саркофагу, но Гавриил остановил его властным жестом.

— Надо подождать, — сказал он и уже мягче добавил, — правда, не так долго, как с коллодиумом.

Миссис Пебблскотт вздохнула еще раз, потом ещё, ещё — теперь уже с явным удовольствием. А потом села и открыла глаза. На миг мистеру Пебблскотту показалось, что из-под век у неё брызнул тот свет, каким сиял исчезнувший в её теле ослепительный шарик. Миссис Пебблскотт увидела мужа, расцвела в улыбке, но в следующую минуту горестно всплеснула рукой прижала её к губам.

— Марвин! — печально воскликнула миссис Пебблскотт. — Ты всё-таки сделал это!

— Что это? — промямлил мистер Пебблскотт, ощутив укол внезапно нахлынувшей обиды. И, хотя разум его всё ещё старательно отказываясь понимать происходящее, желание бежать к саркофагу угасло само собой.

— Обессмертился, — грустно сказала миссис Пебблскотт, выбираясь из саркофага и протягивая руку к мужу. — Впрочем, зря я об этом. Милый, подойди ко мне, я так люблю тебя. Позволишь мне прикоснуться?

— Конечно, — покорно пролепетал мистер Пебблскотт и протянул руку навстречу руке жены. Пальцы их соприкоснулись. Пальцы миссис Пебблскотт были пальцами старой женщины, ревматичными, с припухшими косточками, с ломкими ногтями. Пальцы мистера Пебблскотта были ухоженными и гладкими, сильными, молодыми, здоровыми. Но пальцы миссис Пебблскотт чуть-чуть светились изнутри. И словно бы таяли, одновременно преображаясь, только не в молодые и красивые, а в полные такой невероятной жизненной силы, что пальцы мистера Пебблскотта рядом с ними выглядели просто пучком дохлых червяков.

Мистер Пебблскотт смотрел на пальцы жены и понимал, что неимоверно боится посмотреть на её лицо.

— Но мы все, — вдруг прохрипел он срывающимся голосом, — мы все тоже обретём это?

— Друг мой, чтобы обрести новое тело сначала надо потерять старое, — печально сообщил Гавриил. — Твоё тело здорово и крепко, но оно сделано из старой материи и не может ни вместить новую жизнь, ни перейти в новый мир. Если ты помнишь, Господь говорил, что новое вино невозможно влить в старые…

— Да, да, я помню, — отмахнулся мистер Пебблскотт. — Ладно-ладно. Это не страшно. Мы же сможем изучить, сможем понять. У нас есть время, много времени, мы разберемся и достигнем...

— Боюсь, друг мой, это невозможно, — грустно сказал Гавриил. — Время ведь скоро кончится, как и было обещано. А, кроме того, вам нечего будет изучать. Новое не может надолго остаться в старом, старое не выдержит этого, а умереть вы не можете. Ты не представляешь, какое бы это было мучение.

— Я представляю, — тихо произнесла миссис Пебблскотт. — Бедный мой, родной мой. Это правда, это в самом деле так. Сколько мы можем побыть вместе? — обернулась она к Гавриилу.

— До утра, — сказал Гавриил. — Потом я заберу тебя в новый мир, где ты будешь пребывать вечно. Друг мой, — он вновь поклонился мистеру Пебблскотту, — я оставляю тебя с твоей женой до утра, чтобы вы могли поговорить и проститься. А завтра я буду забирать твоих родных из вашего семейного склепа на Западном кладбище. Если захочешь, приходи, чтобы проститься и с ними.

— А как же глады, моры, четыре всадника… — забормотал мистер Пебблскотт, судорожно цепляясь рассудком хоть за что-то, что немного походило на надежду, — все ведь не так... Мы будем протестовать…

— О, — виновато потупился Гавриил, — у Иоанна такое воображение… Но я могу попросить, чтобы прислали всадников. Если вам будет от этого легче.

— Нет! — внезапно взвизгнул мистер Пебблскотт, отскакивая в сторону и пряча руку в карман, словно обжёгся. — Нет! Сейчас! Забирай её сейчас! Я не могу до утра!

И, оскальзываясь на гравии, мистер Пебблскотт кинулся бежать из атриума.

Мистер Пебблскотт был настоящий босс. Он умел определять тот момент, когда игра проиграна и пора отступать, оставляя поле борьбы противнику. Чтобы сохранить максимум своих сил и активов.

Сил было мало. Алкоголь не помогал расслабиться, коллодиум мгновенно уничтожал попадающий в кровь спирт, но хотя бы оставлял вкус во рту. Этот вкус помогал верить в возможность забвения. Мистер Пебблскотт не хотел думать о Люсе, поэтому он думал о всяком другом, о чем не хотел думать до сих пор, полагая неважным или случайным. Например, он думал об «овощах». О все более многочисленных, как ему сообщали, группах людей, образующих колонии на морских побережьях. Эти люди выходили к морю, садились на берегу и просто сидели там дни за днями. Некоторые уже не один год. На них истлевала одежда. Их кожа зеленела. Они не ели и не пили, иногда заходили в море, чтобы впитать некоторое количество воды. Они мало говорили. Они много спали. Те из них, кто ещё соглашался ответить на вопросы аналитиков, одинаково говорили о своих перспективах: «Когда-нибудь потом. Я всё успею…»

А ещё мистер Пебблскотт думал, что уже очень давно не видел мистера Петренко. Конечно, присутствие каждого члена Совета на всех совещаниях было не обязательно. Но мистер Петренко отсутствовал, пожалуй, слишком долго. А когда они виделись в последний раз, мистеру Пебблскотту показалось, что мистер Петренко чересчур зеленоват…

И еще мистер Пебблскотт думал, лететь ему к морскому побережью на личном самолёте или поехать на машине? Если лететь на самолёте, то не избежишь внимания экипажа. А на машине — не слишком ли это долго?

Но вот в чем мистер Пебблскотт ни секунды не сомневался, так это в том, что завтра никакие силы не заставят его посетить Западное кладбище. Потому что даже в кошмарном сне мистер Пебблскотт не желал вновь оказаться там, где живые будут отчаянно и страшно завидовать мёртвым.